Фанат Лев Толстой

Общеизвестно, что наш великий земляк Лев Николаевич Толстой любил спорт: занимался гимнастикой, играл в шахматы, катался на коньках и велосипеде и даже публиковался в журнале «Циклист», где ратовал за велогонки на снегу.

Увы, Толстого не стало в тот же год, когда на Тульской земле впервые состоялся футбольный матч. Иначе наверняка такой страстный человек, как Лев Николаевич, увлёкся бы игрой миллионов. Покуда межсезонье, я позволил себе немного пофантазировать на эту тему. Сразу скажу, что Толстого очень уважаю, и то, как он изображён в этой небольшой зарисовке, никоим образом не дискредитирует писателя, а ещё раз иллюстрирует широту его натуры и разнообразие увлечений.

«Тупорылая деревня! Хэй-хэй!» — раздалось около десяти вечера над Ясной Поляной.

— Вот язви его душу… — заворочался на полатях крестьянин Семён Федотов.

— Неуж барин опять со своего футбола приехал? — отозвалась жена Семёна Анна.

— А то! Теперь всю ночь вопить будет, — недовольно вздохнул Семён, шумно повернулся на другой бок и накрылся тулупом.

«Его в уча-а-асток оттащи-и-или — теперь он больше не фанат!» — орал граф Толстой, пробираясь сквозь спускающиеся осенние сумерки к дому.

В конюшне заржали лошади, и даже подрёмывавший петух вдруг очнулся и попытался кукарекнуть.

«Кто мы? Пряники! Злые, злые пряники!» — хриплый голос Льва Николаевича разрывал умиротворённую атмосферу яснополянского вечера.

Наконец эти вопли достигли ушей прикорнувшей на диване Софьи Андреевны. Она сбежала по лестнице, растворила двери и увидала Льва Николаевича, исцарапанного, в рваной рубахе, поверх которой болтался красно-жёлтый шарф.

— Лёва! Что с тобою? — воскликнула она.

— Тула мы, а вы… — начал Толстой.

— Лев Николаевич! Вы же всё-таки аристократ, посему потрудитесь выбирать выражения! Да вы ещё и пьяны!

— Да, Софьюшка, я опьянён победою! Но как мне не быть опьянённым, если мы сегодня обыграли орловчан и утёрли нос этому писателишке Тургеневу! А потом ещё на Киевской наподдали им! Мы сильнее, мы победим! Мы сильнее, мы победим! — вновь завёлся Лев Николаевич.

— Ну хорошо, успокойся… Только зачем же ты так нехорошо отзываешься о Иване Сергеиче? Он ведь твой друг…

— Да ты подумай, Софьюшка: человек, который не пробил ни одного выезда за свой клуб, достоин ли быть другом такого фаната, как я? — горячно, но раздумчиво возразил Толстой.

Видя, что Льва Николаевича не переубедить, Софья Андреевна предпочла больше не возражать.

— Ты, Лёвушка, лёг бы отдохнуть — одиннадцатый час уже.

— Да, Софьюшка, непременно! Сейчас же иду. А спозаранку надо выдвигаться в Щёкино. Там завтра хоккей. Кто сказал, что «Корд» наш в жо…

— Лёва! Прекрати сей же час, прошу тебя!

— Хорошо, хорошо. Прости меня. Ступай, я скоро приду — полюбуюсь только сумерками, — согласился граф.

Софья Андреевна кивнула и скрылась в дверях. Судя по устремлённому вдаль взгляду, в душе Льва Николаевича происходила какая-то внутренняя борьба, что-то ещё не сделанное тяготило его, мучило. Видно было, что он борется с собою. Наконец через несколько минут Лев Николаевич вошёл в дом. Но через секунду двери распахнулись, и в них возник граф, раскинувший руки с красно-жёлтой розой.

— Зига! Зага! Зига-зага-зига-зага, хэй, хэй! — проорал он в темноту, после чего, умиротворённый, наконец отправился спать.

Андрей Жизлов