Новая сказка Человека без сердца.
Городской Голова №2 Уголов, худой и тонкий, как шпиль на Донской башне и без того худого и обветшавшего кремля (в не мене обветшавшей губернии Т.), подобный шлагбауму, отсекавшему все и вся законно-мирское и потому – суетное на въезде во «Внештерминал», выступил вперед глав всех времен и районно-городских народов и, обратясь к губернатору Будке, сказал:
— Ваше дворянское превосходительство! Движимые и, не побоюсь этого слова, тронутые, — да, именно – тронутые, — всею душой вашим трех-летним начальничеством и отеческими попечениями…
— Более чем в продолжение целых трех лет, — честно краснея одутловато-спившимся лицом, выкатив белки и в такт тряся жирным подбородком, подсказал Городской Голова №1 Мобильников.
— …Да, трехлетним начальничеством, которое…более чем в продолжение целых трех лет, — еще более подобострастно, обернувшись к Мобильникову, как пай-мальчик повторил льстивую глупость Уголов, — мы, ваши, некоторым образом, как бы, подчиненные, в сегодняшний знаменательный для нас… …для Вас…, для нас и Вас…тово… день, час с минутами и секундами, подносим Вашему дворянскому превосходительству, в знак нашего…, Вашего…, нашего и Вашего… к Вам уважения и глубокой благодарности, этот Альбом с нашими, исполненными в полный Ваш и наш политический рост портретами, и желаем в продолжение, нашей… то есть… тово… Вашей политической жизни, чтобы еще долго-долго, до самой всеобщей нашей с Вами возможной политической смерти после «евнух-гурации» Нового Главного Лица Страны, Вы не оставляли нас, даже (по слухам) и уйдя в Оружейно-оборонный Холдинг Мосросглавтулвооруженэкспорта…
— Своими отеческими наставлениями на пути правды и прогресса… — добавил Городской Голова №1 Мобильников, оттерев, как обычно в сторону от должности «городского тамады» Уголова и вытерев со лба мгновенно от еще большего усердия выступивший пот, — (ему, очевидно, очень хотелось говорить про незамерзающие фонтаны, растаявший весной и уплывший невесть куда дорожный асфальт; по всей вероятности, у него также была готова очередная речь об объединении с помощью подвесного моста города Т. и отдаленного Дуббинского района; на мгновенье иным показалось, что он готов поведать, как продал за 30 серебрянников армянским братьям под раскопки погост Успенского монастыря, с последующим возведением развлекательно-православного центра…),
— и да развевается Ваш стяг еще долго-долго на поприще гения, труда и общественного самосознания! Уф-х-х-х, — (вдруг как спьяну на районной партконференции в 1978 году, выкатив глаза, кончил он).
По политически правой и румяно-нежной щеке Будки поползла слеза.
— Господа главы всех времен и районно-городских народов! — сказал он голосом, дрожащим, как скорострельная пушка «Панцыря» из просроченного, недоделанного и некачественного оборонзаказа.
— Я не ожидал, никак не думал, что вы будете праздновать скромный 3-х летний юбилей моей самодержавно-единоличной власти… Я, как и вы, тронут… даже… весьма тронутый… Этой минуты я не забуду до самой политической кончины в 2010 году Могильникова…, то есть Мобильникова, а вернее — до могилы, и верьте… верьте, друзья, что никто не желает вам так добра, как я желал того же, провоцируя вас в прошлом на отставки в связи с изменившимися условиями ваших же контрактов, к которым, к слову, я не имел никаких отношений… А ежели, что и было, и если хотел эти самые контракты по-хитрому с кем-либо из вас коварно прекратить, так было то для вашей же пользы…
Будка – губернатор бедной губернии Т. поцеловался с подвернувшимся под руку Городским Головой №2 Уголовым, который не ожидал такой чести и побледнел от восторга, причем Городской Голова №1 Мобильников по этому случаю почему-то ткнул под ребро Уголова и тоже побледнел красным лицом.
Затем Будка сделал рукой жест, на уровне своего мужского достоинства, означавший, то ли, что ему все поздравления от плебеев по этому самому месту, то ли, что он от волнения не может говорить, и… заплакал, точно ему не дарили дорогого Альбома, а, наоборот, отнимали не только этот дурацкий Альбом с толсто-мордатыми фотками, но и поочередно почетные и нечетные звания, а равно вырезанные из фольги несчетные ордена и папье-машевые медали… Потом, немного успокоившись, сказав еще несколько прочувствованных слов и дав всем поцеловать свою «честную» дворянскую руку, он, при громких радостных криках глав всех времен и районно-городских народов, спустился с седьмого этажа на скромном личном мебелированном лифте, сел в не менее скромный «Мерседес» с еще более скромными аж двумя номерами (а кто запретит?): впереди серии «Е- КХ», а сзади — серии «Т- -ТТ» и, провожаемый толстозадой охраной и благословениями, — извиняюсь за выражение, — холуев, уехал…
… Сидя в «Мерседесе», на повороте в Богочурово он, увидев на обочине синих от холода и голода бывших совхозниц, а ныне — торгашек пряниками и сладкой кукурузой, почувствовал в груди наплыв неизведанных доселе радостных чувств к простому народу, как к братьям своим меньшим, копошащимся под его вельможными ногами, и еще раз, теперь уже на крутых плечах более чем когда-либо крутой охраны, честно заплакал…
… В (по-простому огромном, оплаченным теми самыми «братьями меньшими») богочуровском коттедже ожидали его новые радости. Там его прихлебаи-заместители, друзья и знакомые по «Артухе» и «Засеке» устроили ему такую овацию, что ему показалось, что он, в самом деле, принес малому отечеству по имени «губерния Т.» очень много пользы и что, пожалуй, этому малому, как нужда, отечеству пришлось бы, переминаясь от переполненного мочевого пузыря, как от переполненных чувств, очень, очень плохо, не будь его – Будки на свете…
… Юбилейный обед весь состоял из тостов, речей, объятий и слез. Одним словом, Будка никак не ожидал, что его, никому не видимые заслуги, будут приняты так близко к сердцу.
— Господа! — сказал он, соединив пальцы рук и ног, перед десертом в виде торта с надписью «На деньги народа гуляем свободно» с пятью восклицательными знаками и одним вопросительным, — Два часа тому назад я был удовлетворен за все те страдания, которые приходится переживать человеку, который служит, так сказать, не форме, не букве, не закону (пропади он пропадом!), а лично нашему Новому Гаранту. Я за всё время своей службы непрестанно держался принципа: не публика для нас (она и без того перед нами на задних лапках прыгает!), а мы для нее (что б ее черт побрал!), для публики. И сегодня я получил высшую награду! Мои, извиняюсь за рифму, холуи, а официально — районно-городские подчиненные поднесли мне Альбом… Вот! Я — тронутый…, то есть э-э-э — тронуто тронут… э-э-э — по тронутому тронут…
Праздничные физиономии «засечно-артеллеристских» нагнулись к Альбому и стали его рассматривать.
— А Альбом-то хорошенький! — хищно пропела первая замша Татьян-петровна, — Ты, Вячслав-дмитрич, отдай мне этот Альбом. Я его спрячу, как компромат, до ихних выборов…
После обжорного обеда, вернувшись из Богочурова, Татьян-петровна унесла Альбом к себе в кабинет и заперла его в сейф….
… А на другой (после муниципальных выборов) день она вынула из Альбома фотокарточки глав всех времен и районно-городских народов и побросала их в сортир, и вместо них вставила своих (именно СВОИХ!!!) будущих губернских депутатов, избранных исключительно по (ЕЕ!) партспискам. Отъевшиеся на народных щах-харчах морды народных глав-заступников уступили свое место худым, охочим до того же мордам новых народных (но главное – ЕЕ!) избранников.
Лексей-борисыч – вице его дворянского превосходительства, после отправления большой нужды подобрал из сортирного очка местных чиновников, а потом, слегка оттерев, раскрасил их одежды красной краской (левых) и синей (своих — «ведьмедей»). Безусым (начиная с Иванцова-Минакова) нарисовал он зеленые усы, а безбородым (начиная с Авилова-Шарова)— коричневые бороды.
Когда некого уже было красить в красное и синее, он вырезал бывших глав всех времен и районно-городских народов из карточек, проколол им (все одно: на губернский бюджет им глазеть дольше было не к чему!) булавкой глаза и стал играть ими на рабочем столе, как обычно в послеобеденное время, в солдатики-артеллиристы.
Вырезав Мобильникова, он укрепил его на коробке из-под «prяников» и в таком виде понес в кабинет к губернатору.
— Вот, Вячеслав-дмитрич, монумент вместо «Чехословацких сапог» или, к примеру, будущий статуй на месте «липовых» раскопок под возведение папяно-базарного комплекса с панельно-будуарным уклоном! С благословения, так сказать, и по цене содержимого двух спортивных сумок! Погляди!
Будка по-солдатски раскатисто захохотал, раскачиваясь в губернаторском кресле-качалке, задвинул подальше под стол от глаз своего «вице» очередную пухлую спортивную сумку с наклейкой «In D, garnik» и, умилившись, поцеловал щечку артеллириста-однокашника:
— Ну, иди, иди… шалун, покажи Татьян-петровне. Пусть она тоже посмотрит… посмеется на этого придурка обрезанного…Может глядишь и поймет чего-нибудь… для себя… Ведь придет время…, придет…и ее туда же…Эхе-хе-хе… После меня… Вырежут… Глазенки черненькие да большие того… булавочкой… Да и в сортир…, как этих… из Альбома…холуев всех времен и народов…
Лексей-борисыч ушел к Татьян-петровне показывать морду Мобильникова, торчащую на коробке, и из ее кабинета еще долго раздавался заливисто-непринужденный, как после выборов Ведмедева, честный смех душевного искреннего человека… Долго… очень долго… до выборов губернской думы… Аккурат до того момента, как вознамерилась Татьян-петровна поместить свою фотку на первую страницу того Альбома, а короче — стать спикером…
Потом все стихло… Вместе с журчанием воды в личном унитазе очередного губернатора…
Человек Без Сердца