Современный русский язык умирает: как его спасти

Неожиданно дельная статья бывшего пресс-секретаря Василия Стародубцева

Нужно спокойно заниматься нормальным словотворчеством

Карикатура Алексея Меринова

Язык — это власть.
Ролан Барт

Падение языка влечет за собой падение человека.
Иосиф Бродский

Русский язык сегодня — мертвый язык, он не порождает более новых слов. В то время как английский ежегодно изобретает сотни и сотни неологизмов, наполняет свежим смыслом старые понятия, непрестанно тем самым упражняясь, обновляясь, поддерживая себя в форме, развивая свои словообразовательные модели — на основе собственной лексики, словарь русского практически стопроцентно пополняется за счет заимствований из английского. Я не припомню ни одного самобытно возникшего за последние годы слова, разве что «движуху», и то словцо — сугубо разговорное. Отказ от саморазвития — главная тенденция современного русского языка, свидетельство его постепенного умирания, того, что вслед за «великорусским» он перестает быть «живым», как во времена В.Даля.

Ярким показателем этой тенденции стало то, что уже забыты исконные русские междометия, заменяемые «вау», «упс», «бла-бла-бла» и т.д. А ведь междометия — это первооснова языка. Более того, на уровне «праречи» — жестов, также доминирует заимствованный жест, т.н. «фак». Это свидетельствует о том, насколько глубоко заимствования проникают в стихию речевого сознания. Даже модные ругательства в основном переняты из английского.

Что еще хуже, заимствования (а не «неологизмы», как стыдливо назвала их популярная газета, перечисляя новые слова 2017 года) вытесняют устоявшуюся лексику. Контент — содержание, сет — набор, спикер — выступающего, коуч — наставника, фидбэк — отклик, микс — смесь, пранк — розыгрыш, квест — поиск, пазл — головоломку, сейлы — распродажи, амбассадор — посланника, эйчары — кадровиков, модератор — ведущего, коммуникация — связь, локация — место, креативный — творческого. Под влиянием английского происходят перемены и в чисто русских словах: вместо «должности» — «позиция», «подразделения» — «дивизион», «ножек» — «окорочка», а «дупло» заменила «дырка» (в стоматологии).

Приставка «де» вытесняет «раз», «пост» — «после», «кросс» — «через», «супер» — «сверх». Чисто русской становится «инговая» модель словообразования («паркинг» заместо «парковки», «тренинг» вместо «тренировки»), ранние заимствования переписываются на английский манер — «профайл» вместо «профиля», «офер» вместо «оферты», «франчайзинг» вместо «франшизы», «слэб» вместо «сляба».

И это касается не соцсетей или офисной речи, а языка СМИ и официальных документов, вот только несколько примеров: «ДИСКУССИЯ: «Кохаузинг как образ жизни». «Выбирай свой модный лук. Заказывай одежду всего в два клика. Выгодный смартшопинг начинается у нас». «Документальный фичер о блокчейне, эджайле и финтехе». «М.Фридман — хедлайнер воркшопа». «Боди-позитив. Молодая мать дала публичную отповедь боди-шеймерам». «Слэм также часто сопровождается стейдж дайвингом и хэдбэнингом».

Дети приходят в школу, где со страниц учебника родной речи льется ложь: «Богатство русского языка позволяет нам точно передать любые образы и мысли в своей речи». Это вранье, потому что тут же они выходят в школьный коридор, где стоит полка для «буккросинга» (передача книг), и висят объявления, призывающие их записываться в кружки «квиллинга» (бумагокручение) и «пэтчворка» (лоскутное шитье).

На заседании Совета по межнациональным отношениям Путин называет русский язык «естественным духовным каркасом», а его помощники говорят о таргетировании и трендах, спеша на кофе-брейк. Когда я спросил, почему «кофе-брейк», а не «перерыв на кофе», как еще 5–10 лет назад, то мне объяснили, что второй вариант — это русопятство, мужицкий язык, соответственно, люди современные говорят только «кофе-брейк». И потому цитата из Гоголя в учебнике — «Дивишься драгоценности нашего языка: что ни звук, то и подарок; все зернисто, крупно, как сам жемчуг, и, право, иное название еще драгоценней самой вещи» — звучит как грустная насмешка.

Русский язык — это не престижно

Русский язык де-факто отказывается от использования собственных богатств, его лексика перестала служить источником новых слов. Произошел отказ от субъектности, налицо превращение его в объект иноязычного воздействия. Кроме того, язык не упражняется, предпочитая заимствовать и пережевывать объедки английского, а не изобретать свое, что, в свою очередь, приводит к дополнительной его слабости и неконкурентоспособности, к пренебрежительному к нему отношению. Словарный «секонд-хенд», донашивание чужих одежд ничего, кроме презрения, не вызывает, и самих англичан и американцев неприятно шокирует языковой «карго-культ» русских подражателей, которые напоминают им попрошаек-фарцовщиков советских времен, хватающих за рукав.

В результате русский на современном этапе стремительно превращается в один из бесчисленных пиджинов, т.е. вульгарную смесь английской лексики и русской грамматики, нечто вроде суржика или трасянки. Происходит «смешение французского с нижегородским», но только более трагическое по своим последствиям. Если сегодняшнее поколение полагает фразы «в чем здесь пойнт», «я получил такой экспириэнс» своего рода игрой, бравадой, то уже следующее поколение, воспитывающееся на подобной лексике, будет считать подобное словоупотребление нормой.

Английский воспринимается как нормативный, как язык более высокого социального и культурного статуса. Русский же связывается с отсталостью, он не престижен; по выражению культуролога М.Эпштейна, «язык стыдится самого себя». В сознании закрепляется колониальный, подчиненный уровень русского языка, его пространство скукоживается. Произошла лингвистическая капитуляция. Как в Советском Союзе унижались перед иностранцами, глядя на них как на полубогов, так и сегодня мы себя втаптываем в грязь.

Но языковой вопрос — это вопрос национальной безопасности и престижа. Во всем мире проблемам языка и топонимики придается приоритетное значение при строительстве государства и наций. К XIX веку и чешский, и финский были маргинальными крестьянским наречиями, которых образованные чехи и финны не знали и презирали. Ни Сибелиус, ни Галлен-Каллела, ни Рунеберг, ни Маннергейм по-фински не говорили. И Сметана, и Дворжак плохо знали чешский. Но усилиями небольшого числа патриотов за короткое время литературные языки были возрождены, а по сути — созданы заново.

Кемаль Ататюрк свои преобразования начал с реформы турецкого языка, из которого были изгнаны арабо-персидские заимствования, из-за которых его письменный вариант был малопонятен большинству населения. Младописьменные славянские языки (чешский, словацкий, словенский и т.д.) смело внедряли неологизмы, вытесняя чужеродные слова, в противном случае они бы представляли собой насыщенные германизмами примитивные диалекты. Сам классический немецкий, кстати, почти не содержит заимствований, почему его так трудно изучать. Казахстан уже с 1991 года обратился к переименованию населенных пунктов, начиная с Гурьева, к борьбе с русизмами и отходу от кириллицы, видя это своей стратегической задачей. Можно вспомнить о том, какое значение придают вопросу языка на Украине, как там борются, пусть и с перехлестами, за рiдну мову. А писатель Андрей Курков уже заявил, что «Украина должна сделать русский язык своей культурной собственностью» и что «украинский русский язык тоже должен стать инструментом борьбы против самодержавия и всего того, что сегодня ассоциируется с «русским миром».

В России же под угрозой оказывается национальная идентичность, историческая преемственность. Нарастает культурный и языковой разрыв с русской классикой, которая становится малопонятной новому поколению, говорящему на русскоподобном пиджине. Также ширится разрыв между языком столицы и провинции, глубинная Россия перестает понимать московскую тусовку, что чревато трагическими недоразумениями. В текстах по умолчанию иностранные названия пишут практически исключительно на латинице, брезгуя кириллицей. В Черногории и Сербии схожие тенденции уже привели к почти повсеместному переходу на латиницу и отказу от кириллицы.

Пренебрежительное отношение к русскому языку, априорное нежелание создавать новые слова и смыслы с помощью исконной лексики, готовность некритически перенимать любые английские слова и термины, без малейших даже попыток перевода, приводит к неспособности противостоять информационному давлению из-за рубежа. Под угрозой — языковой суверенитет. Важен также вопрос культурного разнообразия, которое исчезает в условиях глобализации и тотального доминирования англоязычной культуры.

Даже в порно не осталось родной речи

Современная эпоха быстрых изменений во всех областях естественным путем порождает спрос на новые слова и понятия — в интернет-сфере, экономике, развлечениях и т.д. Но этот объективный процесс пущен на самотек, государство самоустранилось из речевой сферы. Вместо способствования развитию богатого и выразительного русского языка оно фактически смирилось с иноязычным лингвистическим диктатом или, по крайней мере, не обращает на него внимания, не придает значения. Через 20–30 лет большая часть окружающей нас действительности (состоящей из новых понятий — технический и прочий прогресс стремителен!) будет описываться исключительно английскими словами. И если раньше отпала нужда в «сохе», «онучах» и «лаптях», но их заменили «паровоз», «пароход» и «самолет», то завтра «вертолетов» и «тепловозов» уже не будет — даже существующий «беспилотник» убил «дрон», а нового ничего не придумывают, поскольку стыдно.

Русскому сегодня объективно отведена роль подстрочника, причем дурного качества. Английский же рассматривается как эталонный язык, язык-гегемон, на котором и будет окончательно написан текст. То есть русский существует для низкого использования, а английский — для высокого, соотношение между ними как между русским и чувашским в Чебоксарах. Возьмем Интернет, наиболее динамично развивающийся сегмент общения. Практически все значимые доменные имена Рунета — английские, при том что ориентированы они на российскую публику — Warheroes, Gov.ru, Kremlin.ru (!). Или обратимся к бизнес-названиям — как новостройка, так Towers в названии, или какой-нибудь Family Park. Налицо патологический страх хоть что-то назвать по-русски — новый продукт или магазин. Русский язык воспринимается как помеха бизнесу, отсюда все эти бесконечные и пошлые coffe4you. В современной Москве в центре уже трудно найти вывеску на русском. И при этом не покидает устойчивое ощущение эпигонства при взгляде на все эти модные надписи латиницей.

Или вот некое модное издание запускает hashtag — happylines, предлагая русскоязычному (!) читателю писать о счастье! Почему не strokischastya? Неловко за родную речь? А названия СМИ? Беру наугад из Яндекс-Дзен — Aftershock.news, Dailystorm.ru, Travelask.ru, Dayonline.ru, Topnews.ru, и, как апофеоз, — пародия на герценовский «Колокол» — The Bell. Герцену, говорившему в основном по-французски, и в голову не могло прийти назвать свое издание La Cloche. Даже уютный и привычный русский «Слон» переименовали в Republic, чтобы казаться заграничными, а не посконными русопятами. А что звучит в эфире? «Радио-лайт», «Лав-радио», а по «Авторадио» транслируют «Драйв-шоу» вкупе с «Драйв-чатом»!

Если в спорте weightlifting успели назвать «тяжелой атлетикой», то «силовая атлетика» как замена powerlifting’у не продержалась и пары лет. А там пошли валом шорт-треки, фристайлы, сноуборды, быстро исчезли «роликовые доски». «Подводное плавание» заменил «дайвинг», а «ныряльщика» — «дайвер». В снукере даже в системе подсчета очков были заменены русские числа — «сенчьюри», а не «сотка», например. Репортажи с зимней Олимпиады резали слух — комментаторы состязались между собой, кто лучше знает английский — «дабл-микст» вместо «смешанных пар», «овертайм» и т.д. Так что «ски-сервис» уже никого не удивляет. Не «лыжи» же писать по-мужицки.

В психологии идут те же самые процессы — абьюз, ретрит, ассертивный. Бездарные люди даже не пытаются перевести соответствующую профессиональную литературу на русский, превращая язык плохих переводчиков в эталон. Кино, поп-музыка — «сиквелы» вместо «продолжения», «саундтрек» вместо «звуковой дорожки» и т.д. На этом фоне хоть сколько-нибудь обрусевшие «канселить» и «сетапить» уже кажутся приемлемыми.

Надо понимать, что в нынешнем чудовищном искажении русского языка маленькие люди виноваты меньше, чем ученые мужи и великие мира сего. Ну что взять с дурочки из турбюро, советующей группе дожидаться «шаттла», откуда ей знать про «челнок»? Что взять с дурачка «копирайтера», пишущего про «Центр исследования геноцида и резистенции (а не «сопротивления») жителей Литвы»? У него грошовая зарплата и ничтожное образование. Что взять с наставника по вождению, открывшего «Васин драйвинг скул», он, по недомыслию, хочет казаться иностранцем. Но вот чиновник, выдающий лицензию, мог бы и призадуматься.

Куда опаснее высоколобая публика, убеждающая нас, что ничего страшного не происходит, что язык все перемелет, что вмешиваться в процесс нельзя и бесполезно. Это ложь. Стоит напомнить, что на Западе проводится активная языковая политика — на наших глазах тот же английский язык за последние десятилетия претерпел значительные изменения (введение обязательного he/she, замена chairman на chairperson или chairwoman, например) в результате сознательных усилий активного меньшинства. Поэтому ссылки на то, что данная сфера не подлежит контролю, несерьезны. Возражения, что «людям так удобнее», также безосновательны — никто не предоставлял населению варианта «соработа» вместо «коворкинг». Англицизм внедрялся изначально и безальтернативно. Когда в США изобретают новый вид бизнеса, то придумывают для него и новое слово — co + working = coworking. В русском же вместо аналогичного процесса (со + работа = соработа), бездумно заимствуют — «коворкинг». Тогда как во французском официальный термин для этого бизнеса — cotravail, в испанском — cotrabajo, каталанском — cotreball, по-индонезийски — kerja bersama. Как отмечал переводчик Горбачева Павел Палажченко, современные барыги требуют не переводить, а передавать дословно — чтоб все звучало как у американцев, перевести на русский — это страшный позор для бизнеса. Дело дошло просто до национального унижения. Упряжная езда на родине орловского рысака (!) стала называться «драйвингом», потому сказать по-русски — неловко, засмеют как невежду, надо на иностранный манер.

Наряду с коворкингом яркий пример представляет «каршеринг». По-испански он — vehículos compartidos. По-французски — Autopartage. По-фински — Yhteiskäyttöauto. По-нидерландски — Autodelen. По-шведски — Bilpool. Даже по-литовски — Dalinimosi automobiliu paslauga. По-русски естественно назвать «автораздел», или вот появилось прекрасное слово делимобиль, но оно используется лишь как рекламный ход, как торговая марка, в головы российских предпринимателей настолько вбито понятие о том, что своего ничего придумывать нельзя, что каршеринг проходит безальтернативно.

Нам говорят, что в Интернете и компьютерах без заимствований из английского никуда, и иначе быть не может. Что ж, проверим. Возьмем веб-обозреватель, ныне прозванный «браузером». По-французски — Navigateur web, по-испански — Navegador web, по-португальски — Navegador web и т.д. Файл — по-немецки — Datei, по-французски — Fichier (informatique), по-испански — Archivo (informática), по-турецки — Dosya, по-фински — Tiedosto. Даже в иврите — это «ковец», и ничего — Израиль без «файла» занимает ведущие позиции в мире по компьютерным технологиям. Компьютерная мышка каким-то чудом не стала «маусом», впрочем, все еще впереди. Вытеснил же «дисплей» «экран», чтобы все звучало, как у них. А китайцы вообще живут без Интернета, который у них «Хуляньван», и ничего — «Алиэкспресс» победно шествует по миру вкупе с «Леново» и прочими.

Уборщицы стыдятся называть себя по-русски, мол, низкий статус, в советское время они требовали, чтобы их звали «техничками», теперь — «клинерами», мол, мы занимаемся не уборкой, а «клинингом», — еще одна «геймерами», а их «стрелялки» — «шутерами», «ужастики» — «хоррорами». Но и в «высокой» науке — вместо «сталкиватель» протащили словцо «коллайдер», тогда как во всех европейских языках установка называется не по-английски, а на родном языке — colisionador, collisionneur, colisor, zderzacz, Speicherring, collisore, Çarpıştırıcısı.

А меню фастфуда? «Шримп-ролл», «Хэппи мил», «Пати-баскет», «Джуниор-обед». Их владельцы не знают слов «креветка» или «корзинка»? В школьную жизнь влезли «тьюторы», «инклюзивный», «эйблизм». Гей убил голубого, добив его для подстраховки «квиром», а это привело к исчезновению огромного пласта метких русских словечек и выражений в гомосексуальном сообществе, выработанных в XX веке. Даже в порно ничего не осталось русского, одни только «камшоты», «милфы», «сквирты», «куколды». И где ж хваленая русская непристойная лексика? Ее больше нет.

Когда фермер победил крестьянина

Обман с заимствованиями начался еще в перестройку, когда было протащено слово «фермер» вместо «крестьянин». Тех, кто хотел возродить исконные традиции на селе, стали насильно записывать как «фермеров», словно в России не знали единоличного ведения хозяйства. Бедный Столыпин! Знал бы он, внедрявший «отруба», какие будут правители на Руси! Только сегодня на рынке увидел вывеску — «Фермерские продукты из Рязани», не «крестьянские»! Но ведь до 90-х годов «фермеры» существовали только в странах английского языка, слово употреблялось для придания национального колорита, равно как немецкий «бауэр» или арабский «феллах», а сегодня уже можно прочитать про «фермеров» в Древнем Египте и Месопотамии. И дальше уже пошли «ваучеры» и «бизнесмены» вместо «предпринимателей» (как Рябушинские, Морозовы и Мамонтовы существовали до 1917 года без «бизнеса» — непонятно).

Не забудем и про ненужные латинизмы, входящие в оборот из/по примеру английского. Например, «тотальный диктант». Это «всеобщий диктант» на самом деле. Лет 25 назад так высказаться никому бы и в голову не пришло. Слово «тотальный» было малоупотребительным А под влиянием английского, где total очень распространено, стало возможным. О какой грамотности можно говорить, когда устроители диктанта сами тотально невежественны. Типичный пример ненужного употребления англо-латинизмов — «монстр». До 90-х годов это слово использовалось в русском языке крайне редко, и monster переводили как «чудовище» (loch ness monster был лохнесским чудовищем). Но когда за перевод мультяшек взялись гнусавые любители, то монстры полезли изо всех щелей, а вслед за ними — «референции», «компетенции», «дивергенции», и прочий сор. В английском, кстати, в XVIII веке был уже такой период, когда язык забивался тяжеловесными латинизмами, но с тех пор там это преодолели, и лишь у нас они считаются признаком высокой культуры.

Надо понимать простую вещь — вводя очередной англицизм, мы ничего не прибавляем к богатству английского языка, но уменьшаем богатство русского. Приветствие «хай» и без нас звучит сотни и сотни миллионов раз в день от Вашингтона до Канберры, а вот «привет» исчезает с каждым «хаем». «Ивент» скажут в полусотне стран английского языка, а «событие» нигде, кроме России, не произнесут. Оригинальность языка, неповторимый словарь — его величайшее богатство. Это не уставали повторять такие не совпадающие ни в чем другом люди, как Солженицын и Бродский.

Часто можно услышать — «не лезь к людям, пусть говорят, как хотят». Но дело в том, что тем самым нас понуждают говорить на языке офисного планктона и хипстеров — малограмотных, плохо знающих родную речь, безжалостно ее коверкающих. Ведь условие существование единого общества — поддержание взаимопонятного языка. Либо мы должны подстраиваться под уродливый англоподобный жаргон, либо мы задаем стандарты богатого и выразительного языка.

Надо понимать, что «простой человек» не считает родную речь ценностью. Он говорит, идя по пути наименьшего сопротивления, и не задумываясь, «лонгрид» — так «лонгрид». А что такого? Но это приводит к тому, что язык в кратчайшие сроки деформируется чудовищным образом. Примеров тому множество. Взять древнеанглийский, который, попав под влияние французского, фактически утратил свой германский характер. В персидском языке после арабского завоевания до 60% слов заимствованы из арабского, то же самое в японском по отношению к китайскому. Скажут — но сегодня английский доминирует, и иранцы с японцами также не страдают. Но все дело в том, что русский уже является развитым литературным языком, тогда как древнеанглийский и прочие ими не являлись, и доминирование языков-хозяев означало во всех случаях решительный разрыв с культурной традицией. То есть в результате смешения русского и английского может возникнуть новый язык. Но это будет уже не язык Пушкина, Чехова и Платонова, как язык Шекспира не имеет ничего общего с языком «Беовульфа», а язык Омара Хайяма — с языком «Авесты». Иными словами, появление английского как гибридного языка произошло задолго до Чосера и Мильтона.

Не забудем, что заимствования меняют фонетический и орфографический строй языка. В них нет таких звуков, как «ы» или «щ», не используются «ь» и «ъ». Важно осознать, что раньше заимствования переделывались на русский манер. Так из Teller получилась «тарелка», из Ring — «рынок», «тенге» — «деньги». Если бы сегодня каршеринг звался «каршеркой» или «коворкинг» — «коворкой», это еще было бы полбеды. Но такого не происходит, сегодня заимствуют дословно.

Представление о том, что переводить на русский нельзя, до того сильно укоренилось в России, что даже гуманитарная интеллигенция не может помыслить ничего иного. Вспоминаю свои фейсбучные споры с писателем Денисом Гуцко и литературоведом Михаилом Павловцом. Оба с жаром отстаивали «коворкинг», уверяя, что «соработа» звучит гадко, смешно, нелепо. Почему же в других европейских и неевропейских языках «коворкинг» переводят, они так объяснить и не смогли.

Защита языка — вопрос полтический

Вообще, дискуссии в Фейсбуке привели меня к выводу, что существует три категории тех, кто противится желанию сохранять самостоятельный язык.

1. «Антисовки». Они видят в англицизмах продвижение на чаемый ими Запад, соответственно, любая попытка отстоять своеобразие русского языка воспринимается ими как помеха прогрессу, к движению в лучший мир. Пусть они вынуждены сидеть тут, в Рашке, зато у них есть харассмент и нейминг, и это их радует. Социальный состав данной группы широк — это и всякие в прошлом хиппи, рокеры, фарца, люди, считавшие себя чем-то ущемленные совком. Т.е. молящиеся на США, видящие в Штатах образец должного мироустройства.

«Индивидуалисты». Их раздражает любая попытка указывать им, как говорить. Обычно это мелкие неудачники, таким образом компенсирующие собственное ничтожество. «Да, я никто, но Я буду говорить «эпик фейл» и «фейк», и никто мне не запретит».

Самая многочисленная группа — «оппортунисты». Их мотивация проста: «весь мир движется в сторону США, зачем нам этому противиться? Один в поле не воин. Плетью обуха не перешибешь».

В результате сегодня РФ представляет собой типичное государство третьего мира, наподобие Вануату, в котором туземцы с восторгом перенимают английские названия, думая, что в этом и заключается приобщение к цивилизации. Именно в разного рода папуасиях господствует презрение к родной речи, связываемой с отсталостью и невежеством, а перед вывеской на английском абориген пускает слюнки зависти и восторга.

Чем это грозит — нетрудно представить, приведу такой пример. Уважаемый чеченский журналист Руслан Караев пишет: «У нас (в Чечне. — М.А.) очень низкая языковая культура. Люди пользуются набившими оскомину одними и теми же идиоматическими выражениями, междометиями и украли уже весь глагольный ряд и порядковые числительные из русского языка, перестали говорить на чеченском слова, обозначающие «вперед», «назад», «вправо», «влево», названия цветов радуги — все на русском! И впереди всех — чиновники. О, их лучше всего поймут где-нибудь на Псковщине, нежели дома». Но в то время как чеченский язык забивается русским, последний так же сдает позиции под натиском английского, точно так же русские воруют все новые слова из него.

Однако недовольство совершенно некритическим объемом заимствований нарастает, и все чаще прорывается — в социальных сетях, в СМИ, в повседневном бытовом общении. Нынешний лингвистический дарвинизм — выживание сильнейшего, неприемлем. Русский язык объективно маргинален, находится в положении слабого, ему нужно помогать, защищать, как защищают хрупкие аборигенные культуры или вымирающие виды животных от ввезенных извне, которые их вытесняют. Требуется внятная и последовательная концепция языковой политики.

Эпоха валютных проституток и фарцовщиков, когда перед майкой с английской надписью преклонялись, а хипари носили «шузы» и отращивали «хайры», поскольку ненависть к самим себе зашкаливала, закончилась. Теперь можно уже спокойно заниматься нормальным словотворчеством безо всяких комплексов и фобий. Времени стабильности должна соответствовать языковая политика самодостаточности и самоуважения.

Максим Артемьев, «Московский комсомолец»