Лев Николаевич отличался непростым характером

«Люблю тебя душевной любовью»

Лев Николаевич отличался непростым характером. Особенно нелегко приходилось его жене. Толстой предпочитал брак по переписке, а Софья Андреевна не могла этого выносить. Он терзал ее ревностью, при этом сам мог в присутствии жены заявить, что «лучшие (половые) отношения с женщинами — это с простыми крестьянками». Толстой не выносил музыки, в которой его жена искала утешение, и тяжело переносил, что она не разделяет его убеждений. Но все же, Лев Николаевич не раз в письмах признавал, что всю жизнь любил только свою Соню, «милого друга».

«Вчера получил, милый друг, еще более грустное от тебя письмо. Вижу, что ты физически и нравственно страдаешь, и болею за тебя: не могу быть радостен и спокоен, когда знаю, что тебе нехорошо. Как ни стараюсь подняться, а всё делается уныло и мрачно после такого письма. Ты перечисляешь всё, чему я не сочувствую, но забываешь одно, включающее всё остальное, чему не только не перестаю сочувствовать, но что составляет один из главных интересов моей жизни — это вся твоя жизнь, то, чему ты сочувствуешь, т. е. то, чем ты живешь. И так как не могу смотреть иначе, как так, что главное есть духовная жизнь, то и не перестаю сочувствовать твоей духовной жизни, радуясь ее проявлению, огорчаясь ее упадку, и всегда не только надеюсь, но уверен, что она всё сильнее и сильнее проявится в тебе и избавит тебя от твоих страданий и даст то счастье, которому ты как будто иногда не веришь, но кот[орое] я постоянно испытываю, и тем сильнее, чем ближе приближаюсь к плотскому концу. Если бы не мысль о том, что тебе дурно, мне было бы превосходно здесь».

1889 г. Марта 29. Спасское. Л. Н. Толстой — С. А. Толстой

«О Льве Николаевиче известий нет. Какая-то глухая тоска и забота о нем сидит в моем сердце; но рядом и недоброе чувство, что он добровольно живет врознь с семьей и сложил с себя уже очень откровенно всякое участие и заботу о семейных. Я ему больше писать не буду; не умею я так жить врознь и общаться одними письмами».

27 ноября 1897, Дневник С. А. Толстой

«Хотел тебе написать, милый друг, в самый день твоего отъез-да, под свежим впечатлением того чувства, к[оторое] испытал, а вот прошло полтора дня, и только сегодня, 25-го, пишу. Чувство, к[оторое] я испытал, было странное умиление, жалость и совершенно новая любовь к тебе, —любовь такая, при кот[орой] я совершенно перенесся в тебя и испытывал то самое, что ты испытывала. Это такое святое, хорошее чувство, что не надо бы говорить про него, да знаю, что ты будешь рада слышать это, и знаю, что от того, что я выскажу его, оно не изменится. Напротив, сейчас начавши писать тебе, испытываю, тоже. Странно это чувство наше, как вечерняя заря. Только изредка тучки твоего несогласия со мной и моего с тобой уменьшают этот свет. Я всё надеюсь, что они разойдутся перед ночью и что закат будет совсем светлый и ясный. Не писал же я тебе п[отому], ч[то] всё продолжаю быть не бодр мыслью. И не то, что глуп, а нет энергии, охоты писать».

1895 г. Октября 25. Я. П. Л. Н. Толстой — С. А. Толстой

«Дома Лев Николаевич встретил меня со слезами на глазах в передней. Мы так и бросились друг к другу. Он согласился (еще в телеграмме упомянув об этом через Таню) не печатать статьи в «Северном Вестнике», а я ему обещала совершенно искренно не видать нарочно С. И. и служить Л. Н. и беречь его, и сделать все для его счастья я спокойствия. Мы говорили так хорошо, так легко мне было все ему обещать, я его так сильно и горячо любила и готова любить…»

10 декабря 1897, Дневник С. А. Толстой

«Письмо твое неутешительно. Главное, сдержанность и как будто не то что недовольство, а грусть. Ты, пожалуйста, пиши хорошенько, в хорошем светлом расположении духа. Хотя я и врозь с тобою, но мне хорошо только тогда, когда я знаю, что тебе так хорошо, как может быть, и что мы вместе духом и не скрываем ничего друг от друга. Одно мне за тебя больно, милый друг, это то, что ты предоставлена на съедение маль-чиков Андр[юши] и, оказывается, и Миши, и мне за это тебя очень жалко и хотелось бы тебя спасти от их жестокости. Вероятно получу от тебя хорошее письмо с посланным Анны Михайловны, а нет, то напиши».

1896 г. Февраля 27. Никольское-Обольяново, Л. Н. Толстой — С. А. Толстой

«Хотя письмо это и не попадет к тебе раньше понедельника вечером, а теперь суббота вечер, я всё-таки пишу тебе, милая Соня, п[отому] ч[то] очень думаю о тебе, чувствую тебя. Как ты провела, эти дни? Что главная твоя забота — Миша? Надеюсь, хорошо. <…> —Как мне хочется знать всё про тебя: очень ли ты волнуешься? как? что огорчает тебя и что радует? Дай Бог, чтоб больше было радостного и, главное, чтобы ты ни на что не сердилась. Ты спорила со мной, а я всё-таки говорю, что всё житейское так неважно, и всё духовное, т. е.своя доброта, так важно, что нельзя позволять неважному расстроивать важное. <…>

Л. Т.

Ты была такая кроткая, любящая, милая последние дни, и я тебя всё такой вспоминаю».

1896 г. Сентября 9. Я. П. Л. Н. Толстой — С. А. Толстой

«Я неосторожно сказала что-то, что его отношения к Гуревич так же мне неприятны, как ему мои к Танееву. Я взглянула на него, и мне стало страшно. В последнее время сильно разросшиеся густые брови его нависли на злые глаза, выражение лица страдающее и некрасивое; его лицо только тогда хорошо, когда оно участливо-доброе или ласково-страстное. Я часто думаю, что бы он сделал со мной или с собой, если б я действительно хоть чем-нибудь когда-нибудь была виновата?

Благодарю бога, что он меня избавил от случая, греха и соблазна. Себе я не даю никакой цены; бог спасал».

21 декабря 1897, Дневник С. А. Толстой

«Милый друг Соня,

<…>

Ужасно больно и унизитель-но стыдно, что чуждый совсем и не нужный и ни в каком смысле не интересный человек руководит нашей жизнью, отравляет последние года или год нашей жизни, унизительно и мучительно, что надо справляться, когда, куда он едет, какие репетиции когда играет.

Это ужасно, ужасно, отвратительно и постыдно. И происходит это именно в конце нашей жизни — прожитой хорошо, чисто, именно тогда, когда мы всё больше и больше сближались, несмотря на всё, что могло разделять нас. Это сближение началось давно, еще до Ваничк[иной] смерти, и становилось всё теснее и теснее и особенно последнее время, и вдруг вместо такого естественного, доброго, радостного завершения 35-летней жизни, эта отвратительная гадость, наложившая на всё свою ужасную печать. Я знаю, что тебе тяжело и что ты тоже страдаешь, п[отому] ч[то] ты любишь меня и хочешь быть хорошею, но ты до сих пор не можешь, и мне (всё отврати[те]льно и стыдно и) ужасно жаль тебя, п[отому] ч[то] я люблю тебя самой хорошей не плотской и не рассудочной, а душевной любовью.

Прощай и прости, милый друг.

Целую тебя».

1897 г. Февраля 1. Накольское-Обольяново. Л. Н. Толстой — С. А. Толстой

«Л. Н. очень трогательно мне смазывал горло, так старательно и неловко. Он испугался моей болезни и вдруг стал такой унылый и старенький эти дни. Как мы все странно любим! Вот он, например, спокоен, счастлив, когда я тупо, тихо, скучливо сижу дома и работаю или читаю. Если же я оживлена, предпринимаю что-нибудь, общаюсь с кем-нибудь — он приходит в беспокойство, а потом сердится и начинает ко мне дурно относиться. А мне иногда так трудно вечно подавлять все горячие порывы моего живого, впечатлительного характера!»

26 января 1898, Дневник С. А. Толстой

«Получил нынче утром твое письмецо, милый друг Соня, и немного огорчился на твою слабость, но потом порадовался на то, что ты ее преодолела. В тебе много силы, не только физичес-кой, но и нравственной, только недостает чего-то небольшого и самого важного, кот[орое] всё-таки придет, я уверен. Мне только грустно будет на том свете, когда это придет после моей смерти. Многие огорчаются, что слава им приходит после смерти; мне этого нечего желать; — я бы уступил не только много, но всю славу за то, чтобы ты при моей жизни совпала со мной душой так, как ты совпадешь после моей смерти».

1896 г. Сентября 26. Я. П., Л. Н. Толстой — С. А. Толстой

«Очень сегодня я затосковала о Льве Николаевиче. Думаю, если он и поправится от _э_т_о_й_ болезни, то ему скоро 70 лет; и все-таки он долго прожить не может, и вдруг я останусь одна, без него на свете. Такая вдруг беспомощность мне показалась во мне, такое ужасающее одиночество, что я чуть не разрыдалась. Как ни трудно мне подчас с Л. Н., но все-таки он меня одну любил, он был мне опорой и защитой, хотя бы даже и от детей. А тогда? Трудно, грустно мне будет ужасно! Дай бог ему пожить подольше, и мне без него или не жить совсем, или как можно меньше».

20 июня 1898, Дневник С. А. Толстой

«Милая и дорогая Соня.

Твое сближение с Т[анеевым] мне не то что неприятно, но страшно мучительно. Продолжая жить при этих условиях, я отравляю и сокращаю свою жизнь. Вот уже год, что я не могу работать и не живу, но постоянно мучаюсь. Ты это знаешь. Я говорил это тебе и с раздражением, и с мольбами, и в последнее время совсем ничего не говорил. Я испробовал всё, и ничего не помогло: сближение продолжается и даже усиливается, и я вижу, что так будет идти до конца. Я не могу больше переносить этого. В первое время после получения твоего последнего письма я было решил уехать. И в продолжении трех дней жил с этой мыслью и пережил это и решил, что, как ни тяжела мне будет разлука с тобой, всё-таки я избавлюсь от этого ужасного положения унизительных подозрений, дерганий и разрываний сердца и буду в состоянии жить и сделать под конец жизни то, что считаю нужным делать. И я решил уехать, но когда я подумал о тебе, не о том, как мне будет больно лишиться тебя, как это ни больно, а о том, как тебя это огорчит, измучит, как ты будешь страдать, я понял, что (я) не могу этого сделать, не могу уехать от тебя без твоего согласия.

Положение такое: продолжать жить так, как мы теперь живем, я почти не могу. Я говорю почти не могу, п[отому] ч[то] всякую минуту чувствую какч теряю самообладание (1) и всякую минуту могу сорваться и сделать что-нибудь нехорошее: без ужаса не могу думать о продолжении тех почти физических страданий, к[оторые] я испытываю и к[оторые] не могу не испытывать».

1897 г. Мая 19. Я. П., Л. Н. Толстой — С. А. Толстой

«Вчера было мне тяжелое впечатление от следующего события: Лев Николаевич отдал одному самоучке крестьянину переплетать книги. В одной из них оказалось забытое письмо. Смотрю, на конверте синем рукою Л. Н. написано что-то, а конверт запечатан. Читаю и ужасаюсь: он пишет на конверте ко мне, что он решил лишить себя жизни, потому что видит, что я его не люблю, что я люблю другого, что он этого пережить не может… Я хотела открыть конверт и прочесть письмо, он его силой вырвал у мена из рук и разорвал в мелкие куски.

Оказалось, что он ревновал меня к Т… до такого безумия, что хотел убить себя. Бедный, милый! Разве я могла любить кого-нибудь больше его?»

21 июня 1899, Дневник С. А. Толстой

«Дорогая Соня,

Уж давно меня мучает несоответствие моей жизни с моими верованиями. Заставить вас изменить вашу жизнь, ваши привычки, к кот[орым] я же приучил вас, я не мог, уйти от вас до сих пор я тоже не мог, думая, что я лишу детей, пока они были малы, хоть того малого влияния, к[оторое] я мог иметь на них, и огорчу вас, продолжать жить так, как я жил эти 16 лет, то борясь и раздражая вас, то сам подпадая под те соблазны, к к[оторым] я привык и к[оторыми] я окружен, я тоже не могу больше, и я решил теперь сделать то, что я давно хотел сделать,— уйти, во-первых, п[отому] ч[то] мне, с моими увеличивающими[ся] годами, всё тяжелее и тяжелее становится эта жизнь, и всё больше и больше хочется уединения, и, во 2-х, п[отому] ч[то] дети выросли, влияние мое уж в доме не нужно, и у всех вас есть более живые для вас интересы, кот[орые] сделают вам мало заметным мое отсутствие.

<…>

Если бы открыто сделал это, были бы просьбы, осуждения, споры, жалобы, и я бы ослабел, мож[ет] б[ыть], и не исполнил бы своего решения, а оно должно быть исполнено. И потому, пожалуйста, простите меня, если мой поступок сделает вам больно, и в душе своей, главное ты, Соня, отпусти меня добровольно и не ищи меня, и не сетуй на меня, не осуждай меня.

То, что я ушел от тебя, не доказывает того, чтобы я был недоволен тобой. Я знаю, что ты не могла, буквально не могла и не можешь видеть и чувствовать, как я, и потому не могла и не можешь изменять свою жизнь и приносить жертвы ради того, чего не сознаешь. И потому я не осуждаю тебя, а напротив, с любовью и благодарностью вспоминаю длинные 35 лет нашей жизни, в особенности первую половину этого времени, когда ты, с свойственным твоей натуре материнским самоотвержением, так энергически и твердо несла то, к чему считала себя призванной. <…> Не могу и тебя обвинять, что ты не пошла за мной, а благодарю и с любовью вспоминаю и буду вспоминать за то, что ты дала мне. Прощай, дорогая Соня.

Любящий тебя Лев Толстой».

1897 г. Июля 8. Я. П., Л. Н. Толстой — С. А. Толстой

«Не думай, что я уехал, потому что не люблю тебя. Я люблю тебя и жалею от всей души, но не могу поступить иначе чем поступаю».

1910, Шамордино. Л. Н. Толстой — С. А. Толстой

«Дилетант»