«Ну, короче, Эдик сидел вместе с Митей»

Как строят свой бизнес российские мастера похоронных дел

Фото: Антон Белицкий / Globallookpress.com

Российский провинциальный рынок похоронных услуг работает по своим законам и правилам. Кладбища официально не регистрируются, нет моргов, построенных по единым нормам, в катафалках перевозят не только тела усопших, но и, например, продукты для ресторанов. Особенности похоронного дела по-русски исследовал аспирант департамента социологии НИУ ВШЭ Сергей Мохов.

Государство говорит о том, что обязуется отвезти покойного от места смерти до морга или судебной экспертизы. В реальности это выглядит так: есть тело, которое нужно перевезти. Этим должна заниматься медицинская служба. Но у медицинской службы нет бензина и автомобилей, и вообще, «у вас человек уже умер, ему ничем не помочь, потому подождите полдня, а может, и день, когда у нас время будет».

То есть государство изначально ставит вас в такую позицию, что вы вынуждены воспользоваться услугами ритуальщиков. Известны истории про сливы информации ритуальным агентствам. Люди еще не знают, что человек умер, а агент уже на месте и звонит будущему клиенту. Если покойный опочил дома, то агент приезжает раньше полиции. У нас есть случай из полевых исследований, когда люди отказывались от перевозки в морг, считая это дурной приметой. Ритуальщики просили у них сначала 15 тысяч, потом уговаривали за 10, а потом сказали: «Ну дайте хотя бы трешечку, не зря же мы тут два часа тусовались!»

В России отсутствует понимание того, что происходит с телом после того, как его выдают из морга. Государство не знает, кто где захоронен, кто забирает тело и что с ним происходит дальше. По закону тело может забрать родственник или лицо, имеющее отношение к усопшему. Эта формулировка совершенно непонятна. На практике человек просто предъявляет паспорт, и ему выдают тело. Что с телом происходит дальше, никому неизвестно.

У нас был один уникальный случай. К моему главному информанту обратилась бабушка и говорит: «Вот моего деда должны были кремировать в Тульском крематории, его забрали, а прах что-то не везут». Тот ответил, что он к этому не имеет никакого отношения, но бабушка продолжала просить о помощи. Наш информант позвонил в Тульский крематорий и объяснил сотрудникам ситуацию, а ему сказали: «У нас такого нет, никто не записывался и мы ничего не знаем».

90 процентов кладбищ в России не значатся в кадастре — то есть официально не оформлены. Они возникают стихийно — ритуальщики просто начинают хоронить на определенном клочке земли. Потом приходят представители префектуры и спрашивают: «Ой, а что это у вас тут такое? — Кладбище вот». Ну, не эксгумировать же — продолжают хоронить.

Отсутствие кладбища в кадастре означает, что как хозяйственного субъекта его нет, к нему не предъявляется никаких требований. Ритуальщикам не нужно за ним следить, и можно делать все, что угодно: продавать места, перераспределять и резать землю.

В 2011 году тогдашний главный санитарный врач России Геннадий Онищенко отменил все нормы, и теперь можно копать могилу какой угодно глубины — хоть полметра, что и делают, скажем, в Туле. Там кладбище идет под уклон, а могилы копают неглубокие, и весной все они вымываются.

Самое главное, что продается на кладбище, — это места. То, что кладбища нет в кадастре, приводит к совершенно хаотичному расположению могил. С этого кормится множество людей. Они называют себя смотрителями, администраторами, разными хозяйствующими субъектами и продают места для захоронения. Сколько денег запросить, оценивают по внешнему виду клиента. 40 тысяч, 20 тысяч. Можно и дешевле.

Все почему-то уверены, что рынок похоронных услуг очень криминализирован: мафия, смерть и убийства. На самом деле это миф, который воспроизводится самими ритуальщиками. Им это выгодно — конкурентов меньше, и никто не входит на рынок. Но этот рынок сложнее, чем торговля оружием или наркотиками, и криминал предпочитает на него не лезть, поскольку не понимают, что, как и по каким законам тут функционирует.

Когда я начинал полевое исследование, то задал своему информанту вопрос о том, какая у них кадровая политика. Он задумался и сказал: «Ну, короче, Эдик сидел вместе с Митей, Эдик начал копать могилы, и Митя пришел, потом пришел Виталик. Он покопал два года и решил, что у него будет своя ритуалка. Открыл ее, но его гараж сожгли, и он вернулся». Вот такая кадровая политика. Мафии нет, но мелкокриминальные наклонности есть, потому что многие отсидели и воспроизводят тюремную культуру. Когда они слышат, что ритуальщики — опасные люди, им все это очень нравится.

Полная версия: Михаил Карпов, «Лента.Ру»