Если националист — значит, не русский

О «русском национализме» и безбожии «сверхчеловеком» (с необходимым послесловием)

Юлия Латынина

Русские националисты, русские националисты… Кругом русские националисты. Мне кажется, русских националистов не бывает в природе. Русский по определению не может быть националистом. Если националист — значит, не русский. Готовя очередную программу «Агитпроп», изучаю «творческое наследие» Латыниной и Ко.

Латынина, наши либералы вообще — вот ведь кто чистейшей воды националисты. Они составляют особую, многонациональную нацию. В зависимости от эпохи эта народность может называться по-разному: патриции, баре, аристократия, интеллигенция, буржуи, эффективные собственники, креативный класс, «ылито». Тоже в своём роде ультрас. Голова Латыниной, туловище Просвирнина. Есть, наверное, тут и какой-то преобладающий хромосомный набор, но уж мы-то с вами копаться не будем, верно?

Угадайте вот, кто написал — Латынина? Боровой? Шендерович?

«В очень многих случаях обществу следует предотвращать зачатие — невзирая на происхождение, ранг и умственные заслуги оно должно иметь наготове самые суровые меры принуждения, лишения свободы, не останавливаясь при иных обстоятельствах даже перед кастрацией. Библейская заповедь «не убий!» сущая наивность в сравнении с непреложностью запрета на продолжение жизни для декадентов: «не зачинайте!»… Сама жизнь не желает знать и признавать никакой солидарности, никаких «равных прав» между живыми и вырождающимися частями организма: последние надобно вырезать — иначе весь организм погибнет. Сострадание к декадентам, равные права и для неудавшихся — это была бы глубочайшая аморальность, это была бы сама противоприрода под видом морали!»

Их неистребимое презрение к простому человеку — особенно бедному, занятому грубым физическим трудом (люмпену, гопнику, неудачнику, быдлу, скоту) — оно абсолютно не свойственно русским. Ну, если исключить тоже нередко встречающееся у русских благородное презрение к самим себе. Как у Горького в рассказе «Коновалов»:

«Особливые мы будем люди… ни в какой порядок не включаемся. Особый нам счёт нужен… и законы особые… очень строгие законы — чтобы нас искоренять из жизни! Потому пользы от нас нет, а место мы в ней занимаем и у других на тропе стоим… Сами мы пред собой виноваты…»

В чём тут дело? Возможно, в том что русским — спасибо вечной мерзлоте и нищете — за всю историю так и не довелось побывать в положении белого саиба, почивающего на чьих-то спинах. Кого у нас разжалобишь «Хижиной Дяди Тома»? Русские колонисты всегда сами подставляли спины под плеть, наравне с местными. Утром ты на Сенатской площади, вечером — во глубине сибирских руд.

Мне кажется, и Революция выбрала Россию, а Россия — Революцию, именно потому, что русские подсознательно понимали: никакого шанса протиснуться в индустриальное, капиталистическое сверхчеловечество у большинства из них, вчера ещё крепостных, не будет. Россия по определению антирыночна. Неэффективна. А значит и неэффективное, нешустрое, неупорядоченное русское большинство подлежит списанию, утилизации — неважно, через концентрационные лагеря или через биржу труда. Даже лучшие из лучших, самые генетически безупречные наши арийцы, августейшие из августейших, для подлинных саибов в любые времена будут оставаться сбродом. Потому так печальна и незавидна судьба всех без исключения волн русской эмиграции.

Не получается расщепить русских на недочеловеков и сверхчеловеков. То есть сверхчеловеки-то находятся, куда без этого, но русские упорно не желают равняться на них, идти за ними. Русские своих сверхчеловеков зовут мироедами. И бьют. И жгут. И гонят пароходами на Запад.

Сверхчеловеческое, как известно, означает прямой вызов Богу. Отмену Бога. В этом смысле выходит, что русский марксизм, русское богоборчество, даже взорванные церкви — это ни разу не атеизм. Атеизм — это не когда человек вместо иконы молится Ленину, открывает зернохранилище в храме, летит в космос и никого там не находит. Атеизм — это когда человек пытается отобрать у Бога право ещё до рождения решать, кому жить, а кому нет. Когда человек говорит себе: и сам я — животное, и все вокруг меня — животные. Сверхчеловек — это человек, проигравший животному. Удивительным образом через 100 лет после Революции Православие, Ислам и социализм оказываются загнаны в один цивилизационный угол.

***

Необходимое послесловие о сущности фашизма (общий ответ на вопросы в комментариях).

…Ну хоть ты тресни, не слышат люди, не понимают того, о чём пытаешься сказать. Сам, конечно, виноват.

Латынина взята не с потолка. Она абсолютно убеждённый проповедник ультраправой идеологии. Эту фашистскую франшизу она делит с ещё несколькими сетевыми уродцами. Для либерастов все разжуёт «Эхо Москвы», для юных власовцев — «Спутник и Погром». Танцы Латыниной вокруг Пиночета, танцы вокруг ГМО — не для красного словца. Её тексты логичны, это не бред и никакой не поток сознания. Чтобы быть фашистом, совершенно не обязательно принадлежать к той или иной расе, народности. Что-то ведь заставляет современных русских фашистов дружить домами с радикальными сионистами из Израиля, в гости к ним гонять, фотографироваться. Цитата из Ницше взята тоже не с потолка.

Фашист говорит: я человек, а ты — дерьмо, я буду жить, а ты — нет. Почему? Да нипочему. Потому что посмотри на себя, ведь ты же — грязное быдло. Фашист всегда облокачивает свою позицию на некие законы природы, которые человек (недочеловек) не в силах изменить. Чаще всего взгляды фашиста умещаются в простой учебник по ветеринарии. Иногда они разворачиваются в солидные направления микробиологии. Израильский фашист говорит: араб это собака. Английский фашист говорит: негр это обезьяна. Кавказский фашист говорит: русский это свинья. Русский фашист говорит: кавказец это осел. Американский фашист говорит: да вы все вообще тут зоопарк. Кроме меня.

Ведь собаку, обезьяну, свинью, осла невозможно превратить в человека, понимаете? Можно размножать, можно сокращать/увеличивать поголовье, но нельзя относиться как к равному. Как к человеку. Потому что это природная данность. Тут ключевой момент. Именно поэтому фашистам так необходима была генетика.

Гены ведь поначалу называли «атомами детерминизма». Атомами предопределённости. Генетика сперва утверждала, что наследование признаков в природе носит безусловный характер и никак не зависит от среды. То есть никакое внешнее воздействие не способно, условно говоря, научить негра высшей математике или заставить собаку говорить.

Зачем Трофим Денисович Лысенко подмораживал пшеницу? Да затем же! Почуяв, в к чему ведёт безусловное следование Дарвину, советский «красный проект» пытался защитить Ламарка, реабилитировать воздействие внешней среды, внешних обстоятельств. Применительно к пшенице это холод. Применительно к человеку — образование, воспитание, республика ШКИД, если хотите.

Этот спор между Лысенко и Вавиловым — незаслуженно забытая, загаженная либералами тема. А ведь сейчас, почёсывая затылки, учёные вынуждены признать, что Лысенко отчасти был прав (понимал он это или не понимал). Среда влияет на процесс наследования. Среда может включать/выключать гены. Среда не менее важна, чем «атомы детерминизма». Так появилось новое направление в науке — эпигенетика. Впрочем, речь не о ней.

Речь о том, что национал-социализм в 30-е не получил бы такого массового распространения, если бы не всеобщее очарование генетикой. Убери генетику – и нет никакого фашизма. Эпоха модерна: наука, стартовавшая с места в карьер (благодаря чудовищной крови Первой мировой), технический прогресс открыли перед человечеством бескрайние горизонты.

И первое, что человек сделал, заполучив новое знание, — попытался приложить штангенциркуль к себе. Человек — это животное, вот идеологический фундамент евгеники, социал-дарвинизма, неолиберализма, либертарианства, фашизма.

Фашист говорит не «я — человек», а «человек здесь только я». Это две большие разницы. И это никак не вписывается в русскую/советскую философскую, литературную традицию. Понимаете? Их фашистский зоопарк по определению противоречит даже нашему отношению к животным. У нас есть добрый, человечный Иван Андреевич Крылов. А у них — чёртов Киплинг.

В России, конечно, хватало напыщенных дебилов, которые любили щеголять цитатами из пыльных рукописей, стуча по заморской брусчатке аристократической палочкой. Вон Бунина возьмите хотя бы. Но персонажи эти всегда, во все времена никакого отношения к простому народу не имели, оставались убогими отщепенцами. И одностороння любовь их к русскому народу — тоже ведь с зоологическим оттенком. Набоковская такая любовь. Вроде в России, но издалека. Так любят листья в гербарии, бабочку под стеклом.

Константин Сёмин, «Однако»