Владик Сухорученков нервно вышагивал на парапете <белого дома> перед десятком верных до поры до времени огласнародненых депутатов и нервно поглядывал на часы. Съёмочная группа <Плюс 12>, где Владик на деньги, полученные от Миши Манаенкова, прикупил себе сюжет и выступление, опаздывала. Чуть вдали раздавался гундосящий дискант депутата Берестнева: <Сейчас бы пива. Или рассолу!>.
Но Владику было не до похмельных страданий коллеги, некогда заклятого врага из демократического стана, а сегодня временного союзника в борьбе с мэром Тулы. <Не говорить же мне этому быку кемеровскому, что половину <бабок> я уже заныкал на покупку очередной иномарки, так ведь и на счётчик могут поставить>, — сокрушался Владик про себя. Но вот из-за угла показался жигулёнок с заветным овалом на дверце. <Слава Богу!>, — подумал Владик. <Ничего, что нас всего десять человек, хотя Манаенкову я обещал пять сотен. Суну тыщонку телевизионщикам, смонтируют толпу>.
Обещанная черметовским спонсорам акция массового негодования явно срывалась, надо было срочно что-то решать.
— Игорь, — обратился Владик к туговато соображающему после вчерашнего депутату Тарадееву, — где этот твой Виппянен, или Мяккинен?
— Ниукканен, придурок! — ответил хамоватый Тарадеев. — А на кой он тебе сдался?!.
— Так он у тебя всё равно отморозок. Круче, чем ты в молодости. Пусть придумает что-нибудь.
— Например?- Тарадеев никак не мог <врубиться>, чего от него хочет нервничающий Владик.
— Пусть приморозит свой язык к памятнику Ленину в знак протеста против поездки Казакова в Карловы Вары.
— Зачем?
— А затем, что иначе из нас котлету сделают. Мы Мишке Кемеровскому что обещали? Полтысячи туляков, протестующих против антинародной политики мэра. А здесь — десяток придурков, не считая нас с тобой.
<Раз ты такой умный, можешь, хоть х@р свой приморозить>, — подумал про себя депутат Тарадеев, но вслух сказал: <Гони <бабки> на подъём национал-большевистского сознания, тогда чего-нибудь сообразим>.
Осчастливленный зелёной банкнотой Уильям Ниукканен старательно вылизывал памятник пролетарскому вождю, но его язык не желал примерзать к гранитной облицовке. Март на дворе, знаете ли. Через двадцать минут горячего финского парня увели под белы рученьки члены общества охраны памятников, сопровождаемые парой городовых.
Приунывшие было телевизионщики приободрились, <картинка> для репортажа у них уже имелась. Не хватало лишь яркого финального аккорда. И тогда Владик решил рвануть на своей заплывшей салом груди тельняшку.
— Слушайте сюда, — обратился он в телекамеру. — Сейчас в знак народного негодования, вызванного политикой Казакова, я залезу в канализационную трубу.
Верный Лёшка Игнатов, как длинноногая ассистентка иллюзиониста Кио, не без изящества выкатил покрытую ржавчиной железяку. Судя по запаху, действительно канализационную трубу.
С помощью помощников, хотя и не без труда, Владик взгромоздился на неё.
— Сейчас, я скажу то, чем завершаю любое своё выступление: <Президентом должен стать Сухорученков!>. Над площадью у <белого дома> повисла неловкая тишина. В ней раздалась негромкая отрыжка депутата Берестнева.
Тут Владик сообразил, что как всегда в запале сказал лишнее и поправился: <Шуры-муры, тары-бары, я хочу в Карловы Вары!>. Послышались хлипкие аплодисменты. Лёшка Игнатов взмахнул помойной тряпкой, реквизированной на время у уборщицы из городской Думы, и Владик исчез.
— Вот козёл, даже не заплатил, за то, что мы ему тут массовку создавали, — прозвучала чья-то недовольная реплика.
Съёмочная группа <Плюс 12> спешно паковала телекамеру. Задание руководства было выполнено.
Борис Утёнок
Опять прохиндея назначали.