На снимке: два брата-депутата обсуждают проблемы своих многочисленных жен и детей
Мода на женские политические мемуары набирает обороты. Вслед за Еленой Трегубовой, нашумевшей «байками о кремлевских мутантах», разразилась книжкой бывшая пресс-секретарь Дмитрия Рогозина Ольга Сагарева. Действие разворачивается во время предвыборной кампании в Госдуму, когда рождалась новая политическая единица под названием «Родина». В это смутно-горячее время она его и полюбила…
Главное — не шутить!
Книжка должна появиться к осени. Но отрывки из 580-страничного опуса уже гуляют в политической тусовке.
Мнения о прочитанном разные. Кто-то находит сие смешным и забавным, кто-то морщится, резюмируя «бред», а кто-то считает, что автору не дают покоя лавры Трегубовой.
Сагарева действительно пытается подражать своей предшественнице, щедро живописуя собственное «я». Но ее книжка еще более женская, а основной рефрен — безответно-мучительное чувство автора к главному герою. Он же оказался старомодно влюбленным в собственную жену и еще… в президента.
В общем, там, где Путин ведет Трегубову в ресторан, Рогозин всего лишь катает Сагареву на джипе, демонстрируя ей кем-то подаренный платиновый телефон за 28 тысяч долларов.
Несмотря на все это, в книжке есть немало любопытных наблюдений по поводу той самой политической авантюры, в результате которой была «состряпана» «Родина» и в Госдуме появилась одноименная фракция.
Пикантность повествованию придает и тот факт, что девушку отрядили на парламентские выборы, несмотря на то, что последние 7 лет она прожила в США, была в абсолютном неведении относительно последних событий в нашей стране и совершенно не знала, кто такие Глазьев с Рогозиным. Но это ничуть не смутило ее «куратора» — небезызвестного галериста и политтехнолога Марата Гельмана, стоявшего у истоков создания «Родины»…
— Главное, ни в коем случае не шути, — напутствовал меня Марат. — У него нет чувства юмора!
— Что, совсем?! — ужасалась я. Перспектива совместной работы с Сергеем Глазьевым уже начинала казаться адом.
Глазьев — «подкаблучник»…
— Я понимаю, конечно, что вы — наш человек, — поспешил заверить меня Глазьев при встрече. Он говорил как-то через полусжатые губы, с рассеянной улыбкой. На его лице было выражение легкой паники, смешанной с очевидным пониманием того, что я совсем не «наш человек». Тогда мне казалось, что передо мною самый скучный человек на свете. Он говорил монотонно, нескончаемо и в общем-то умно, хотя часто не в ответ на поставленный вопрос, а сам по себе. Словно кнопку какую нажали, и из динамика пошел заранее запрограммированный текст. У хозяина кабинета все время звонил мобильный телефон, и он косился на него с некоторой опаской. Несколько раз он брал трубку. В первый — когда в ней раздался раздраженный женский голос — настолько раздраженный и громкий, что его было слышно на всю комнату. «Я сейчас не могу, у меня сейчас интервью» (шквал протестов в трубке). Глазьеву стало явно неудобно: «Ну скоро. Что значит когда? Ну когда интервью закончится. Не знаю. Через полчаса! Ну правда, интервью». Оправдываясь перед невидимой, но очевидно недовольной собеседницей, Глазьев даже слегка покраснел, ему явно было неприятно, что я застала этот разговор… «Подкаблучник», — брезгливо подумала я. И была, как потом оказалось, не права. Все обстояло гораздо интереснее…..или многоженец?
— Марат, меня вот что волнует. Когда мы вчера сидели у Глазьева, ему по телефону позвонила какая-то баба и кричала так, что стекла дрожали. Он покраснел, чего-то там оправдывался перед ней… При этом крику было столько, что уши завяли. Это может быть проблемой. Если это у нас такая жена, то, как говорится, неизвестно, «сможет ли вся эта фигня взлететь». Поговорите с ним, хорошо?
— Конечно. — Марат задумался. — Что-то сложно себе представить, однако… Я знаком с его женой. Мы отдыхали вместе. Дети там маленькие. Она вроде нормальная, все понимает. Не могу поверить, что это она так кричала.
— А кто еще это мог быть?
— Может, любовница?
Мне почему-то тогда сложно было себе представить Сергея Юрьевича в роли донжуана. Видимо, потому, что на меня лично он как мужчина особого впечатления не произвел. Но ради справедливости я не стала отметать предположение, что какие-то женщины могли думать иначе.
«С какой же из его жен я тогда знаком?»
Между тем на «глазьевском» фронте продолжались обнаруживаться пикантные подробности. Моя далекая от политики приятельница, которой я по секрету рассказала о своей тогда еще высокосекретной работе, отреагировала неожиданным для меня образом — ее коллега, как мне было объяснено, дружит с женой Глазьева. Потом приятельница мне перезвонила — это была, оказывается, не жена, точнее, «не совсем» жена. «У него что, гражданский брак?» — спрашиваю я с некоторым даже восхищением, но реальность превзошла ожидания. У него, объясняют мне, две семьи. Так, мол, вышло. У «второй жены», казашки по национальности, двое детей, они почти ровесники и вместе уже Бог знает сколько лет. «Первая жена» все, мол, знает — лидер коалиции народно-патриотических сил практически открыто живет на два дома. Причем, как подозревает вторая жена, у него есть еще и третья квартира, в которой он отдыхает от обеих. «Но он же суперправославный!» — только и выговорила я.
Выбирая между Глазьевым и Рогозиным, Ольга Сагарева быстро разобралась, что последний ей нравится гораздо больше.
У меня тут же заболела голова и появилась некая апатия к происходящему -первые признаки серьезной, настоящей паники. Сексуальные связи и многочисленные дети Глазьева мне были совершенно безразличны — в силу своих собственных убеждений я считаю, что каждый имеет право спать, с кем хочет, а чем больше детей, тем вообще лучше. (Кстати, коллеги Глазьева по Думе, подсчитывая его детей, уже сбились со счету. По разным источникам, у него их от четырех до девяти. — Авт.) Ни святость института брака, ни вообще святость меня не особо волнует. Однако весь мой политологический опыт последних лет, набранный, не забудем, в Америке, говорил о том, что к публичным политикам такие стандарты применять нельзя. По американским понятиям личная жизнь Глазьева, даже если верить моим информаторам наполовину… в состоянии перечеркнуть всю нашу кампанию. Я в панике стала звонить Гельману, однако на мои разведданные он отреагировал скорее с любопытством, нежели с тревогой. Он оценил мою историю как классную сплетню и даже порассуждал о том, с какой именно из глазьевских жен он в таком случае знаком. Однако никакого особенного скандала в этой связи Гельман тоже не предвидел — по его словам, он сомневался, что личная жизнь кандидата будет иметь какое-то значение. «Это Россия», — резюмировал он довольно вяло.
Гена и Чебурашка …
— Вчера у Глазьева познакомилась с Рогозиным, — заметила я в тишине.
— Ну и как? — Марат не отрывался от текста.
— Ну и парочку вы подобрали! Что же мы, Чебурашку и Гену будем в Думу выбирать?
— Никому не говори только. — Гельман рассмеялся, откладывая статью в сторону.
— Нет, правда. Этот Глазьев, он такой, вроде постарше и умудренный, умные слова говорит, но на вид плюгавенький такой, с меня ростом. А Рогозин, наоборот, высокий, статный, но при этом на охранника похож, на вид ему лет меньше, чем мне…
Сравнение наших лидеров с Чебурашкой и Геной в штабе, заправляемом консервативными и всего боящимися людьми Глазьева, звучало как полная крамола. Я в жизни не могла бы сказать такое в глаза Сергею Юрьевичу… А Рогозину я потом, поближе с ним познакомившись, радостно об этом рассказала. Он смеялся. В этом основная разница между этими людьми. Именно эта разница и станет причиной того, что ближе к выборам из альянса Чебурашки и Гены наша компания превратится в нерушимый блок «Заяц — Волк» из незабвенного «Ну, погоди!».
Рогозин и смертная казнь
…Я, однако, знала другого Рогозина — обаятельного молодого человека, образованного и остроумного. Его основной проблемой, казалось мне, было то, что он говорил прежде, чем думал о последствиях. Он шел на провозглашение идей, в которые сам не верил, в надежде поймать конъюнктуру и запомниться людям. Потом я поняла, что у него есть проблемы с политической позицией — они заключаются в отсутствии позиции по многим вопросам. Однажды он признался мне, что раньше вроде бы был «против» смертной казни, но теперь думает, а не быть ли ему лучше «за».
Как Чубайс испортил Рогозину поход в ресторан
Накануне записи дуэли с Рогозиным в программе «К барьеру!» Чубайс подготовился по полной программе — на созванной СПС пресс-конференции они объявили «Родину» национал-социалистами.
— Вот если бы можно было заплатить денег, чтобы еще и Чубайс нас поругал, — мечтали мы летом. Теперь было непонятно, радоваться ли неожиданному подарку. «Поругал» за стремление к переделу собственности — это одно, а вот фашистами обзываться — это уже другое.
— Я вчера лег спать в два часа ночи, — признался шеф наутро, но его состояние не было похоже на столь уже знакомое мне рогозинское похмелье. Тут был, конечно, и недосып, но было что-то еще. На лице Рогозина не было ни обычного веселья, ни задора. Явный юмор обычных баек Дмитрия Олеговича в последовавшем рассказе сменился горькой иронией.
— Вчера где-то в час ночи прихожу я в ресторан «Марио». Это такой крутой ресторан для некрутых, — пояснил он, чтобы я грешным делом не подумала, что он в час ночи после заветной дуэли с Чубайсом ходил куда попало. Я, впрочем, знала о ресторане «Марио», хотя, конечно, сама обычно хожу в те места, где можно «просто поесть». Это Рогозин ходит только в «Пушкин», «Националь», «Марио» и пару ресторанов на Рублевке.
— Так вот, захожу, там все так круто, сидят все эти дорогие б…ди со своими сутенерами, и вдруг — знаете, как бывает, когда банда заходит в ресторан, — я вхожу, и наступает гробовая тишина. Ни звука, музыка затихает, все замолкают и смотрят друг на друга испуганно. А потом они все хватают свои тарелки и раз-раз, давай тихонько, на цыпочках отползать от меня подальше.
Рогозин не смеялся, а грустно улыбался с некоторым глубоким сарказмом.
— Как будто я, ну вот я не знаю кто! Ну чего они от меня ждали? Что я сразу прямо там начну кричать «хайль» и расстреливать всех, что ли?
Дмитрий Олегович помолчал какое-то время, и я не нашлась, что сказать. Ему было явно обидно — до этого он считал, что все обвинения в нацизме — это игра, это общая шутка. Теперь он понимал, что почти дошутился.
Любовь к президенту отбивает аппетит
Трепетное — не просто уважительное, а именно трепетное, с примесью некоторого даже отчаяния, будто все поставлено на одну карту, — отношение Дмитрия Олеговича к президенту Путину меня всегда удивляло. Не потому, что я не согласна, что президент заслуживает этого отношения. Но я никогда не видела, чтобы Рогозин относился так, причем заочно, к кому-то еще.
Вспоминается момент в начале кампании, когда пытавшийся дозвониться до президента и очень хотевший добиться с ним встречи Рогозин не получал обратного звонка несколько дней. На третий день я заметила, что он уже три дня ничего не ест — проводя с ним почти все время, я знала, что он делал в каждую минуту дня.
— Дмитрий Олегович, давайте я принесу что-нибудь поесть, — попыталась настаивать я.
— Да как-то нет аппетита у меня. Не хочется ничего.
— Какая у вас любимая еда?
— Seafood, суши, — ответил он автоматически…
— Давайте я пойду куплю суши.
— Да я не хочу, не надо. Я сейчас так нервничаю из-за всего, а когда я напряжен, надо сосредоточиваться, мне трудно есть. — Он отвечал как можно более уклончиво.
— Нет, ну человек же не может без еды!
— Может… Ну я поем рано или поздно, ну чтоб не помереть. Не волнуйтесь.
На следующий день я опять безрезультатно уговаривала начальника поесть, когда дверь в кабинет распахнулась. На пороге стояла секретарша Наташа.
— Дмитрий Олегович! — произнесла она взволнованно. — Приемная Владимира Владимировича по первой!
Я вышла из кабинета и села в приемной на диван… Минут через десять из двери выбежал Рогозин, состояние которого этот звонок преобразил в окрыленную, гиперактивную стадию, когда мы волнуемся теперь уже потому, что все именно так, как мы хотели.
— Я пойду пожру чего-нибудь! — крикнул он мне на ходу и побежал к лифту. У меня было ощущение, что он наконец выдохнул воздух, который вдохнул еще четыре дня назад.
P.S. Главный «фигурант» будущей книжки Дмитрий Рогозин эти отрывки тоже читал. Говорят, даже веселился. Когда же я попросила его сказать что-нибудь в качестве комментария, ответ был таким: «Я счастлив, что удостоился наконец целой книжки».
Ольга Вандышева