Про Толстого я дочитала вчера
На фото: Лев Толстой с Софьей Андреевной
Итак наш любимый дорогой Лев Николаевич — продолжаем закладочки.
«Смерть Ивана Ильича» произвела громадное впечатление не только на русскую литературу (и скорее даже не столько на), а больше даже на европейскую. Русская критика прошла мимо повести скорее.
«Не то. Всё то, чем ты жил и живёшь — есть ложь, обман, скрывающий от тебя жизнь и смерть». Смерть описана так осязаемо жутко, что волосы шевелятся, когда читаешь эти страницы. И конец повести мне показался довольно искусственным. С какой стати мгновение радости и освобождения после таких ужасных мучений. Почему вдруг — духовное перерождение человека, который всю жизнь жил исключительно плотским.
Неудивительно, что эта повесть, прочитанная больным Мопассаном, погружающемся в безумие, произвела на него совершенно ужасное впечатление. Подавленный, Мопассан сказал: «Я вижу, что вся моя деятельность была ни к чему, что все мои десятки томов ничего не стоят». И после этого попытался тупым ножом перерезать вены… Ужас и мрак, одним словом.
Лесков более внимательно подошел к произведениям Толстого, чем остальные русские критики. Более того — он скорее даже был толстовцем в какой-то степени (как и художник Николай Ге). По крайней мере, он переписывался с Толстым, членами его семьи, толстовцами, с Ге и его сыном подружился. Черткову он писал: «О Льве Николаевиче мне все дорого и несказанно интересно. Я всегда с ним в согласии и на земле нет никого, кто мне был бы дороже его. Меня никогда не смущает то, что я с ним не могу разделять: мне дорого его общее,так сказать, господствующее настроение его души и страшное проникновение его ума».
Толстой рассказал Лескову, очень ждавшему от него утешения, что «у смерти кроткие глаза». Это его обрадовало. Вера в магические слова Толстого была наивной и безграничной. НО Толстому было нечего добавить к этим своим догадкам — пока.
интересно привести план идеальной семейной жизни по Толстому образца 1881 года (и сравнить его с тем, что было до этого). И представить, был ли он хоть на йоту реальным. Могла ли Софья Андреевна при всем желании и стремлении угодить своему мужу реализовать его в жизни. При том, что муж не считался с ее физическими и психическими возможностями. Он весь в новом мировоззрении и поисках людей, которые отвечали бы этим взглядам, да попросту не считали бы его сумасшедшим. На ее плечах при этом были два младенца, два маленьких ребенка, два гимназиста, один студент и одна девушка на выданье.
Итак план: ««Жить в Ясной. (Зачеркнуто: Первое время пользоваться доходами с Ясной Поляны.) Самарский доход отдать на бедных и школы в Самаре по (зачеркнуто: учреждению) распоряжению и наблюдению самих плательщиков. Никольский доход (передав землю мужикам) точно так же. Себе, (зачеркнуто: оставить) т. е. нам с женой и малыми детьми, оставить пока доход Ясной Поляны, от 2 до 3-х тысяч. (Оставить на время, но с единственным желанием отдать и его весь другим, а самим удовлетворять самим себе, т. е. ограничить как можно свои потребности и больше давать, чем брать, к чему и направлять все силы и в чем видеть цель и радость жизни.) Взрослым троим предоставить на волю: брать себе от бедных следующую часть Самарских или Никольских денег, или, живя там, содействовать тому, чтобы деньги эти шли на добро или, живя с нами, помогать нам. Меньших воспитывать так, чтобы они привыкали меньше требовать от жизни. Учить их тому, к чему у них охота, но не одним наукам, а наукам и работе. Прислуги держать только столько, сколько нужно, чтобы помочь нам переделать и научить нас, и то на время, приучаясь обходиться без них. Жить всем вместе: мущинам в одной, женщинам и девочкам в другой комнате. Комната, чтоб была библиотека для умственных занятий, и комната рабочая, общая. По баловству нашему и комната отдельная для слабых. (Зачеркнуто: И) Кроме кормления себя и детей и учения, работа, хозяйство, помощь хлебом, лечением, учением. По воскресениям обеды для нищих и бедных и чтение и беседы. Жизнь, пища, одежда (зачеркнуто: искусство, науки, всё такое) всё самое простое. (Зачеркнуто: и близкое.) Всё лишнее: (зачеркнуто: продать) фортепьяно, мебель, экипажи – продать, раздать. Наукой и искусством заниматься только такими, которыми бы можно делиться со всеми. Обращение со всеми, от губернатора до нищего, одинакое. Цель одна – счастье, свое и семьи – зная, что счастье это в том, чтобы довольствоваться малым и делать добро другим».
Вот из Басинского — про Софью Андреевну (в книге ЖЗЛ эта сторона совсем не учитывается почему-то, Софья Андреевна предстает безумной надоедливой истеричкой — они видимо, опирались исключительно на дневники дочки Саши и Гольденвайзера, ненавидевших СА): «Дело было еще и в том, что Толстой предлагал жене перечеркнуть и уничтожить всё, что она создавала на протяжении двадцати лет по его же воле. Ей предлагалось начать семейную жизнь заново. Новый муж, новые заботы, новые ссоры и примирения.
На это у нее не было ни моральных, ни физических сил. Рождение Алексея было последней каплей в чаше ее женского терпения. Еще выкармливая Мишу, она писала сестре из Ясной: «Иногда так бы и полетела к вам, к мама́, в Москву – всюду, всюду, из своей полутемной спальни, где я, нагнувшись в три погибели над красненьким личиком нового мальчика, 14 раз в сутки вся сжимаюсь и обмираю от боли сосков. Я решилась быть последовательна, т. е. кормить и этого последнего, и вынести еще раз эти боли, и выношу довольно терпеливо». Не только Миша, но и Алеша были не последние. Последним будет Ванечка. А до него будет Саша (дочка), от которой С.А. чуть не избавилась, отправившись к тульской акушерке с просьбой сделать искусственный выкидыш. Кстати, именно в этот год и был написан Толстым проект их семейной коммуны.
И всё-таки семья Толстых была удивительно сильной и крепкой семьей! Даже в 1881 году, в один из самых отчаянных периодов семейной жизни, Л.Н. ни разу не приходит в голову мысль «отделить» себя от семьи.
«Семья – это плоть, – пишет он в дневнике 1881 года. – Бросить семью – это 2-ое искушение – убить себя. Семья – одно тело. Но не поддавайся 3-му искушению – служи не семье, но единому Богу».
Итак, бросить семью значит убить себя. Причем речь здесь идет, конечно, не о физическом выживании без забот о тебе домашних. Речь о том, что Толстой еще не отделяет свою духовную жизнь от жены и детей. Смерть семьи – это собственная смерть, не физическая, а именно духовная.»
Но потом, медленно, но верно все меняется. И очень большую роль сыграет именно Чертков и прочие толстовцы — к сожалению.
Как пишет Софья Андреевна в апреле 1881 года сестре Тане с горькой иронией: «У нас часто бывают маленькие стычки в нынешнем году. Я даже хотела уехать из дому. Верно, это потому, что по-христиански жить стали. По-моему, прежде, без христианства этого, много лучше было».
Стычки уже сопровождаются истериками и припадками СА. Это только начало. Затем истерики и припадки станут невыносимо бесконечными.
Но опять-таки — можно ли винить в этом Софью Андреевну? Как делала это ее дочь Саша, максималистка и идеалистка, беззаветно любящая отца и превозносящая его.
Начались и размолвки Толстого с сыновьями — прежде всего, со старшим Сергеем. Обиды Толстого доходят до отчаянных и жестоких обобщений в дневнике: «Они не люди». От этих споров страдают и отец, и Сергей. И старшая дочь Татьяна дико раздражает отца, ибо с головой погрузилась в веселую светскую жизнь.
Но про детей напишу потом. Пока отметим появившийся раскол, явную трещину в прежде цельной здоровой сильной семье Толстых. У каждой стороны была своя правда. Но пойти на компромисс ни одна из сторон видимо не могла. И это определило трагедию, которая произошла в дальнейшем.