Будьте как дома

Возвращаюсь к воспоминаниям о поездке в Поленово

Продолжаем экскурсию по Большому дому

Сразу скажу: хранителям и экскурсоводам удаётся, несмотря на нашествие туристов по выходным, когда группы идут просто одна за другой безо всяких перерывов, сохранить атмосферу Дома. Это происходит не только потому, что посетителям подробно рассказывается, кто тут бывал в гостях, чем занимались, как развлекались, и т.д.
Нет, тут ощущается нечто иное: теплота, исходящая из стен, из предметов, из пейзажа за окном…
Мне есть с чем сравнивать, даже если говорить только о наших музеях.
Тут дело даже не в наличии подлинников. Это именно дух Дома, его пенаты, лары, домовой с домовятами (я уверена, что в Поленове они водятся).

Пожалуйте в кабинет…

Эта композиция стоит возле входа. Механический органчик «Челестина», который по просьбе нашей группы был открыт экскурсоводом. Поленов любил на нем играть, хотя, собственно, музыка была записана на валиках, и оставалось лишь качать воздух в меха педалями.

Над органчиком — эскиз известной картины Васнецова «Три богатыря».
Троица здесь вышла более непосредственной и менее эпической, чем в полотне, что висит в Третьяковке.
(Кстати, пришла в голову мысль — быть может — банальная: а комическая троица Трус, Бывалый и Балбес из комедий Гайдая — не пародия ли на Богатырей?.. Мне что-то сразу вспомнилась сцена из «Кавказской пленницы», где они перегораживают дорогу).

Жаль, ближний план у меня не получился. Вышло размыто. Но физиономии тут почти комические.

Стены кабинета густо увешаны картинами друзей и знакомых Поленова. Его собственных картин тут нет совсем.
При такой развеске что-то рассмотреть в деталях и хорошо снять трудно, если вообще возможно.

Артефакты, которые под картинами — это пожалуйста. Тут выставка сосудов с чеканкой.
Персидская ваза, например. Век и год неизвестен. И персидские же светильники по бокам. Очень красивые. Наверное, в зажжённом виде — глаз не отвести.

Две вазы «мюнхенской работы». Опять же, жаль, никак больше не аттрибутированные.

Кресло, достойное царского… афедрона. Садиться низзя, только смотреть.

Над креслом висит жуткая «Богоматерь» кисти Репина. Эк куда её занесло, в Гималаи какие-то, в гости к Рериху, должно быть.

Другая работа Репина («Индийская красавица») мне понравилась больше. Но в ней есть что-то врубелевское. Висит она под углом, так что раму пришлось слегка обрезать. А ракурс в любом случае необычный.

Портрет Поленова, собранный кем-то из его друзей в технике мозаики. Материал — камешки с берега Оки. Остроумно. Но сам Василий Дмитриевич что-то больше похож тут на Николая Андреевича Римского-Корсакова. Я так и подумала издали.

Разве нет?..

Камин, возле которого приютился мозаичный портрет, также сложен из окских камней, но побольше форматом. Идея и оформление — поленовские.

Потолок кабинета напоминает отчасти избу, а отчасти старинный западноевропейский дом с дубовыми панелями.

Вид из окна на спуск к Оке.
Витражи — восстановленные (подлинники пострадали во время войны, поскольку бои были рядом).

Вид на кабинет от входа. Группа уже вышла, я на секунду задержалась, чтобы сделать кадр без людей, но у меня за спиной уже собиралась следующая порция гостей.

Логично было бы после кабинета отправиться в библиотеку, но, поскольку экскурсоводам нужно было сманеврировать, нашу группу запустили сначала в столовую.
Что ж, в этом есть свой смысл, тем более, что увидеть там тоже можно многое.
Если хорошо смотреть, конечно.

Эта деревянная совушка сидит в шкафу, где собраны артефакты русского народного творчества. Мелкая керамика, резьба, игрушки ,туески, и т.д. К сожалению, освещения там в углу никакого, и вышло очень смутно, пришлось высветлять. Снимала, собственно, для Фанечки (phania), но дарить такую неведомую зверушку как-то неприлично даже в виртуале.

Сама столовая на вид мила, но скромна. На самом деле, тут нужно рассматривать каждую вещицу отдельно.

Набор тарелок «Времена года», размещенный в витринке возле окна, выполнен по дизайну сестры Поленова, Елены Дмитриевны, тоже хорошей и тонкой художницы. Увы, из-за стекла и тусклого света видно плоховато, но тарелочки — чудесные.

Этот натюрморт под лаконичным названием «Цветы» написал ученик Поленова — Константин Коровин.

Декоративное оформление под потолком — вообще отдельная песня.
Нам рассказали, что однажды Поленов увидел на Оке баржу, бока которой были украшены этими резными раскрашенными панелями. Он сразу положил на них глаз и уговорил владельцев баржи (или мужиков, что на ней плавали) продать ему эти доски, заменив их другими, простыми. А резные взял себе и украсил ими столовую. В итоге оказалось, что он спас этот редкий артефакт, поскольку традиция украшения речных судов такими штуками вскоре напрочь исчезла, и они практически нигде живьём не сохранились.

Предметы, расставленные на шкафах и внутри них ,привезены из разных заграничных поездок. Полный набор тогдашнего интуриста. Индия, разный Восток, Европа.
Есть и очень редкие вещи.
Это не просто так себе рукомойник с ведёрочком!

Не помню, как насчёт рукомойника, а ведёрко датируется 1641 годом. Кажется, итальянское. Ренессанс в тульской губернии, — за милую душу. Рядом со слонами, берёзками, фарфором и коровинским натюрмортом.

Думаю, нам далеко не про все вещи рассказали, и я сняла лишь те, которые оказалось физически возможно рассмотреть. До верхнего яруса мне было не дотянуться.
А стол, как нам объяснили, был раскладной, и тут могла уместиться орава голодных гостей.
У меня, правда, потом возник запоздалый вопрос: как насчёт обслуги? Сколько нужно было людей, чтобы поддерживать такое хозяйство? Кухня, как водится, стояла отдельно, ради пожарной безопасности и чтобы в доме не пахло едой, когда не надо. Но сколько там трудилось народу? И в самом доме — были же, наверное, горничные, истопники, кучера, конюхи?..

Но беседовать на эти бытовые темы было некогда.
Подгоняла следующая группа. А нас повели в библиотеку.
Что же, оно логично.. Приехали гости, сперва поговорили с хозяином о прекрасном в его кабинете, потом потрапезничали и перешли в другую приятную комнату, продолжая рассуждать об искусстве…

Только в библиотеке Поленов держал свои собственные картины.
Над фонарем — картина, написанная им в 14 лет. Портрет собаки Робки. Видимо, об этом пёсике Василий Дмитриевич помнил всю жизнь.
Сеттер ведь, правда?..

В шкафчике — ноты.

Все картины не снимешь, но некоторые получились.
«Пёстрая шаль», например.
Очень фактуристо.

«Старые ворота в Нормандии».

Хех, у нас сейчас всё Подмосковье примерно такими уставлено… Новые феодалы спешат воздвигнуть новые ворота.

Электроугли, например, славятся монументальным заборостроением.

А воз и ныне там…
(Эта картина висит над входной дверью).

Там же, рядом — белая лошадка в шорах, писанная Поленовым в Нормандии.

Кстати, о белой лошадке!
В воспоминаниях Коровина есть душераздирающий рассказ о белой лошади.
Её, старенькую и хилую, крестьянин хотел порешить, а Коровин спас.

…»Белая лошадь со спутанными веревкой передними ногами, прыгая, подошла к палатке. Старая лошадь. На одном глазу бельмо.

— Смотри, Василий. Оборотень-то, — показал я на лошадь. — Старая она, больная.

— Да вот, поди. А ночью — страх, и все так, — говорил Василий, разжигая костер. Потом повесил чайник и рассмеялся.

…

Песчаный обрыв, освещаемый солнцем, отражался в речке. Я начал писать. Лошадь стала у речки передо мною. Ее худоба, замученный вид был так печален, все ее существо выражало одну скорбь. На содранной и больной спине сидели мухи, и она встряхнула кожей. Я встал, взял дождевое пальто и покрыл ее.

Пока я писал картину, лошадь стояла рядом, дремала. «Отслужила ты службу людям, — подумал я, — старая, брошенная».

В это время на горе, над обрывом, кто-то крикнул:

— Эва! Вот она, стерва, иде. — И я увидел двух крестьян: молодого парнишку и седого старика. — И-и, Пронька, нá веревку, я сейчас сойду…

— Ваша лошадь? — спросил я старика.

— Наша, да вот неделю ищем. Ишь, стерва, пропала, не хоцца помирать-то. Постой, ноне шкуру сымут. Буде гулять. Живодер ждет. Бери, Пронька, привяжи.

И Пронька завязывает веревку на шее лошади.

— А сколько живодер-то платит? — спросил я.

— Чего, известно… Трешник.

— Продай мне ее, — говорю я. — Я тебе полтину накину.

— А тебе куда она? Она опоена. Где ж, ей не встать. Дарма ест. Чего тебе в ей?

— А тебе-то что? Я куплю. Жалко, что ль, тебе?

— Чего ж, бери. Только вот живодеру-то я уж сказал.

— Ну, скажи — не нашел, издохла в лесу.

— Этто верно. Мы и думали — сдохла.

— Василий, — говорю я, — лошадь-то эту я купил. Ну-ка, поднеси деду стаканчик.

Василий налил стакан водки, а я заплатил деньги за лошадь. Старик выпил стакан, крякнул и, закусывая, как-то деловито посмотрел на меня серыми глазами и сказал:

— Слышь. Драть кады будешь шкуру-то, с живой норови. Кожа-то крепче будет»…

Якобы, потом эту самую лошадь писал Серов.
Но я что-то не нашла ни у Коровина, ни у Серова таких лошадиных картин.
А у Поленова — вот. Только это не русская лошадка, а нормандская.
Но, может, Коровин уже видел этот этюд, когда к его палатке пришла сбежавшая от живодёров бедолага?..
Что-то я здесь нутром чую, какую-то связь…

Поленов, тем не менее, считал себя не пейзажистом, а мастером исторических картин.
«Арест гугенотки», например.

На самом деле, истории тут явно меньше, чем политики. Гугенотка — типаж не столько оперный, сколько тогдашний революционно-народовольческий. Условная Вера Фигнер.В этюде женской головке к этой картине никакого историзма нет вообще. А сам этюд — лучше картины. Живее, трепетнее. Ушко на солнышке горит алым смятением.

Тут же — карандашные наброски и всякое прочее.

Ааа!.. Фисгармония!.. Ну куда же в порядочном русском доме начала 20 века — без фисгармонии? У меня уже набралась виртуальная коллекция этих инструментов из провинциальных (и не только) русских музеев. Где их только не встретишь! Видно, мода была нешуточная. Играть-то на ней непросто, чисто физически.

Такая диспозиция. За спиной — фисгармония, перед лицом — пианино. Хочешь пой, хочешь играй, хочешь книжки читай. А хочешь — в окно смотри.